Утерянная сказка
(последняя сказка для взрослых, ещё не переставших считать себя детьми)

ЧАСТЬ I

Тарк.


 
Глава 1. В которой рассказывается о том, как деворцы готовятся покинуть Девор.

      О Небеса! Марселла вздохнула и поняла, что жизнь кончена. Она только-только перешагнула порог своего восемнадцатилетия, а надеяться было больше не на что.
      Свет Небесный, стоило ли так рваться из того захолустья, в котором она прожила целых пятнадцать лет, чтобы теперь, еще до конца не насытившись всеми благами и радостями жизни центрального Девора, не осуществив того плана, ради которого она и прикатила в столицу, покинуть её ради Тарка?! Это не укладывалось в голове!
      Герцогский двор! Пышные празднества и карнавалы! Охоты и балы! Мистерии и фейерверки! Рыцарские турниры и состязания художников! Наконец, свадьбы и похороны! Разве возможно было добровольно отказаться от всего этого? О, эта арнийская дубина Доменик просто сошёл с ума или перепил на какой-нибудь холостяцкой пирушке, когда согласился на приглашение своего троюродного братца – таркийца Андзолетто, зовущего погостить всех у него в Тарке!
      Погостить в Тарке!!!
      Это звучало бы смехотворно, если бы не касалось Марселлы лично. Как вообще можно было гостить в Тарке, где не было приличного общества, где постоянно случались землетрясения, погода менялась едва ли не каждый час, водились хищные звери и, кажется, жили Колдуны?
      Но разве могло что-нибудь переубедить Доменика – этого сурового и сдержанного человека, произносящего за целый день меньше слов, чем она за полчаса? Нет. Пожалуй, легче было вурдалака заставить стать вегетарианцем. Коротко и категорично Доменик объявил, что он и его младшая сестра Дея поедут непременно, а Марселла вольна поступить, как ей вздумается, и он не будет возражать, если она решит остаться в Деворе.
      «Решит остаться!» - мысленно передразнила Марселла и вновь вздохнула. Доменик, конечно, ничего не понимал! Он – с детства не привыкший к роскоши – подходил ко всему со своей аскетической меркой и даже в шикарном Деворе умудрялся вести довольно скромную жизнь. Он, разумеется, не задумался о том, насколько шатко без него будет её общественное положение и что тех денег, которые он сможет оставить ей, явно окажется недостаточно для того, чтоб прилично выйти замуж. Он не подумал о том, в качестве кого она – девушка без роду и племени, родившаяся в деворской провинции с неромантичным названием «Малое Свинорье» – останется в прекрасном, но спесивом, кичащемся древними гербами и спорящем о древности родов, Деворе? В качестве смотрительницы этого большого полупустого дома? Это слишком! По крайней мере раньше, живя в доме Доменика Бартона Скорце, и чувствуя себя кем-то средним между дуэньей и наперсницей его маленькой сестрёнки, (которая, кстати, ласково звала её кузиной, хотя родственные отношения между ними были очень далёкими) Марселла могла на что-то рассчитывать. Она даже могла себе позволить отказаться от не слишком выгодных предложений руки и сердца. А что теперь? Теперь вся её жизнь летела под откос, и остановить этот ужасный полёт не было никакой возможности.
      «Это ж надо, - думала Марселла, расхаживая по комнате и то открывая, то вновь захлопывая крышку большого деревянного сундука, который в данный момент ассоциировался у неё почти что с гробом, - письмо было получено только позавчера, а уже сегодня Доменик увязал свой походный тюк, в котором поместились все его личные вещи, и готов двинуться в путь!»
      Кошмар! Бесчувственный арниец не думает о ней и не берёт в расчёт того, что ей, если она всё же решит поехать, понадобится никак не меньше трёх-четырёх, а лучше пяти дней для сборов!
      «Впрочем, - Марселла в третий раз вздохнула и вновь откинула тяжёлую крышку, - а чего я, собственно, ожидала? Не надеялась же я, в самом деле, что он будет прислушиваться к моим словам или пожеланиям! Чего вообще я ожидаю от мужчины, который однажды уже позволил себе обойтись с девушкой так неучтиво, что развеял всякие сомнения по поводу собственной персоны? Бессердечный, думающий только о себе старый пень! О Небеса, как же поступить-то?!» - она громко хлопнула крышкой и опустилась на стул рядом с кроватью Деи.
      Самой Деи в комнате не было. Минут пятнадцать назад она умчалась к Доменику с каким-то огромным трактатом под непонятным названием: «Невия. Способ познания» и до сих пор не вернулась. Её вещи, уже приготовленные в дорогу, но ещё не уложенные в котомки и корзины, валялись тут же на кровати. В складках маково алого платья поблёскивала золотая цепочка. Марселла потянула и – так и есть – в её руке очутился знакомый медальон с миниатюрным портретом.
      Красавец-юноша, словно подсмеиваясь над её колебаниями, нагло улыбался ей с лакированной поверхности: острое, скуластое лицо; большой нос; светлые тугие кудри и вытянутые к вискам синие глаза – слишком яркие, чтоб поверить, что художник не приукрасил их по просьбе заказчика.
      Андзолетто Арнео Скорце.
      Марселла знала, что это и есть троюродный брат Доменика, хотя ни разу не видела его живьём. С тех пор, как она поселилась в столице, Андзолетто не посещал Девора и она, зная о его существовании лишь понаслышке, никогда не проявляла к нему интереса. Он был всего лишь таркийцем – то есть ещё более дремучим провинциалом, чем она сама.
      Марселла несколько мгновений всматривалась в портрет, а потом состроила рожу и с досадой показала виновнику всей кутерьмы язык. Когда её никто не видел, она позволяла себе поступать «неправильно», то есть – не как настоящая деворская барышня, которую старательно изображала из себя на людях.
      Значит, Тарк… Марселла потянулась и плюхнулась ничком на кровать. Однако этот жест, напоминающий собой выражение глубокого отчаяния, таковым не был. Подминая под себя раскиданные платья и юбки, Марселла перекатилась на спину, уставилась глазами в разрисованный букетами потолок и неожиданно улыбнулась какой-то странной, приглушённо-вызывающей улыбкой. Почти не шевелясь и усиленно размышляя о чём-то, она пролежала не менее получаса, после чего энергично поднялась и решительно – так, что теперь ни у кого бы не осталось сомнений в том, что она может передумать – открыла сундук.
      «Значит, Тарк, - с вызовом повторила девушка, запуская руки в ворох бархата и шёлка. - Ну, что ж, господа таркийцы, вам же хуже!»

* * *


      Был ли Доменик Бартон Скорце бесчувственным и бессердечным, как охарактеризовала его Марселла, не нам судить, но вот то, что он не был старым – это совершенно верно. За это мы определённо можем ручаться: не так давно Доменику исполнилось двадцать пять лет и, если уж подыскивать к его наружности какие-нибудь непременно древесные сравнения, то, скорее, он походил не на старый пень, а на сухую выветренную жердь.
      Он был высок ростом, худощав, а его породистое неулыбчивое лицо, узкое и чрезвычайно бледное, было не столь красиво, сколь выразительно. Цвет сине-серых глаз напоминал осеннюю мерзлую воду, а их взгляд позволял судить о нём, как о человеке прямом и твердом. Тёмные, почти чёрные волосы в совершенном беспорядке падали ему на плечи, наводя на мысль о том, что собственный облик мало волнует молодого человека, и эта мысль подтверждалась при взгляде на его более чем скромный костюм.
      В отличие от деворцев, любивших ярко и пышно одеться, Доменик всегда носил простое чёрное фарсетто*, поверх которого надевал порыжевшее от времени кожаное джорне**. Его чёрную шляпу, если таковая всё же оказывалась на его голове, не украшали ни перо, ни пряжка. Когда Доменик в своём неброском облачении шёл по улицам Девора, лишь внушительный и дорогой меч позволял отличить сеньора от простолюдина, да и то молодого человека вполне можно было принять за наёмника, оставшегося без службы и потому не отмеченного гербами своего господина. Одним словом, впечатление от облика сеньора, столь часто вспоминаемого Марселлой нынче утром, было таково, что этого человека предпочтительнее было иметь своим другом, нежели врагом, и не было ничего удивительного в том, что девушке не хотелось дразнить его капризами.
      Сейчас Доменик стоял у выходящего на улицу раскрытого окна и думал. Вещи, упакованные в дорогу, громоздились посреди его комнаты и, вопреки словам той же Марселлы, представляли собой довольно внушительную кучу. Правда, короба, корзины и мешки не были личными вещами самого Доменика, в них было всё необходимое, что могло понадобиться в дальнем путешествии, и Марселла была бы удивлена, узнав, что непрактичный сухарь Доменик позаботился взять в дорогу тёплые меховые плащи, и шатёр-палатку, и вообще, множество мелочей, которые лично ему никогда бы не понадобились. Марселла удивилась бы ещё больше, если б узнала, что Доменик совсем не радовался поездке и собирался в Тарк, переполненный недобрыми предчувствиями, и с крайне тяжёлым сердцем.
      Письмо, принесённое почтовым соколом из Тарка, Доменику не понравилось. Оно дышало намёками и недоговоренностями, а весь нерешительный тон послания настолько противоречил стремительному и самоуверенному нраву Андзолетто, что смутно насторожил Доменика. Речь в письме шла о следующем: Андзолетто, или Дзотто, как его называли по-домашнему, звал Доменика в Тарк погостить и отметить его двадцатичетырёхлетие. Однако, день рождения служил лишь формальным поводом для приглашения – ниже Дзотто объяснял, что «одно подозрение заставляет его нарушить данное некогда слово и распечатать завещание отца, не дожидаясь установленного срока».
      Когда Доменик читал письмо, именно в этом месте он впервые удивился.
      Он знал о существовании завещания. Знал также, что воля покойного отца Дзотто, сеньора Федерико Арнео Скорце заключалась в том, чтобы сын ознакомился с завещанием, лишь достигнув двадцати пяти лет. И вот уже многие годы Андзолетто свято соблюдал родительский наказ. Какая бешеная собака укусила Дзотто, чтоб он внезапно решился нарушить данное отцу слово – Доменик даже представить не мог.
      Вторым моментом, удивившем Доменика в полученном письме, было признание Дзотто в том, что, оказывается, его отец поставил непременным условием присутствие Доменика при вскрытии завещания – об этом Доменик вообщё слышал впервые, а Дзотто писал, что: «…если уж обстоятельства таковы, что мне приходится нарушить первое условие и распечатать завещание раньше установленного срока, то, по крайней мере, не хотелось бы нарушать условия второго. Прошу тебя, постарайся приехать, как можно скорее, никого ни во что не посвящай и никого с собой не бери».
      Что значит: «никого»?
      Это «никого» - было третьим, что удивило Доменика в письме Андзолетто. Как бы там ни было, но Дзотто должен был понять, что Доменик, уезжая так надолго, просто не может оставить пятнадцатилетнюю сестру, у которой кроме него на свете нет ни одной родной души. Не может же он, в самом деле, доверить её Марселле? Что там, в конце концов, стряслось в Тарке, что Андзолетто точно с ума сошёл?
      Или под «никого» Дзотто имел ввиду слуг? Но тогда его просьба вообще теряла всякий смысл, потому что Дзотто прекрасно знал: Доменик всегда предпочитает путешествовать один. Неужели брат был настолько взволнован чем-то, что потерял всякий здравый смысл: написал полубезумное письмо, и коли Доменик не приедет… Трудно было представить, как поступит в таком случае Андзолетто. Но скорее всего, он пойдёт в задуманном до конца и прочтёт завещание один. И что тогда?
      Вся загвоздка заключалось как раз в том, что Доменик не мог угадать «что тогда». Какая разница: вскрыть завещание в двадцать пять лет или на год раньше? И почему он, Доменик, должен присутствовать при этом? Бросать все свои дела и внезапно ехать в Тарк?! Непонятно. Даже если дядя Федерико отписал ему на добрую память какой-нибудь надел или фамильную драгоценность, неужели он сомневался, что его сын утаит дар от Доменика? Бред! Похоже дело было в чём-то другом и, возможно, сеньор Федерико на самом деле не был сумасшедшим…
      Или был?
      Доменик опёрся руками о подоконник, и старое дерево жалобно скрипнуло под его ладонями. Положительно, дом нуждался в срочном ремонте, а он вместо того, чтоб заняться им, должен ехать в Тарк. Должен?
      Должен. Просто должен и всё. Чего бы он там не думал себе о дяде, нарушить его последнюю волю он не мог.
      Федерико Арнео Скорце – отец Андзолетто, приходился двоюродным братом отцу Доменика, однако, несмотря на это не самое близкое родство, братья были очень дружны между собой и, когда отец Доменика погиб в разгоревшемся между династиями Арно и Девора кровавом конфликте, дядя сделал очень многое, чтоб семилетнему Доменику было легче перенести свою потерю.
      Доменик наотрез отказался покинуть отцовский дом, но это не помешало дяде навещать его: утрясать тяжбы и споры, оставшиеся после силового «усмирения» Арно, и вникать во все хозяйственные дела, в которых мать Доменика проявляла поразительную беспомощность. И наконец, только заботливому дяде Доменик был обязан тем, что дело его отца: изготовление мечей и кинжалов, не перешло в чужие руки после его гибели.
      Как дядя всё успевал?! Доменик смог по достоинству оценить это лишь когда сеньора Федерико не стало. Пока же дядя был жив, он казался Доменику ничем не выдающимся, немного резким, вспыльчивым, суетливым, совсем не таким обстоятельным и степенным господином, каким был его брат – отец Доменика. Сеньор Федерико вечно носился с какими-то бумагами, старыми картами, поминутно записывал что-то в тетрадях, а иногда даже разговаривал сам с собой. Он занимался добычей драгоценных камней, и Доменик объяснял себе все странности в поведения дяди азартом, присущим всем кладоискателям. Но многие из окружения дяди совершенно открыто поговаривали о безумии таркийского сеньора.
      «С тех пор, как с ним случилось это, он не в себе», - такие разговоры частенько приходилось слышать малолетнему Доменику, но что именно случилось с сеньором, и что скрывается за безликим «это» – узнать Доменику не удалось. На историю, приключившуюся с дядей, будто был наложен негласный запрет и Доменик ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь охотно вспоминал о происшедшем.
      Даже Дзотто. Даже он, когда Доменик приезжал в Тарк погостить, избегал разговоров про случившееся с его отцом, несмотря на то, что Доменик чувствовал: Дзотто – знает. Однако, стоило лишь Доменику проявить чрезмерное, но чисто мальчишеское любопытство, Андзолетто без всяких предисловий расквашивал братцу нос или жестоко подбивал глаз, и разговор на том прекращался. Дальше спор шёл лишь о том, у кого крепче кулаки или сильнее воля. И напрасно их пытались разнять, устыжая тем, что настоящие сеньоры не решают споры кулаками, и говорили, что, если уж им непременно нужно «выяснить» какой-нибудь вопрос, то лучше пойти в фехтовальный зал и «обсудить» проблему там.
      Напрасно. Дзотто предпочитал кулаки и колотил Доменика с таким озверением, словно тот был его злейшим врагом… В конце концов, уступать приходилось Доменику – он с детства отличался уравновешенностью и неплохой выдержкой, и находил в себе силы признать себя побеждённым прежде, чем они с Андзолетто могли серьёзно покалечить друг друга.
      И ещё он подспудно чувствовал собственную неправоту, чувствовал ту боль, что он причиняет Дзотто своими расспросами.
      Но детство кончилось, их с Дзотто драки остались в далёком прошлом и забылись, а вот разговор с сеньором Федерико запомнился Доменику навсегда.
      В тот вечер Доменик ясно понял – дядя не в себе, точно!
      То, что произошло вечером в его кабинете, и разговором можно было назвать лишь с трудом. Как только Доменик заикнулся о той молве, что ходила вокруг имени сеньора, Федерико схватил его за плечи и начал трясти. Просто трясти и хохотать, причём тряс так сильно, что у юного Доменика едва не отрывалась голова. А когда он, испытывающий головокружение и приступы тошноты, наконец, был отпущен и грохнулся на скамью, дядя склонился над его лицом и, тыча пальцем куда-то в сторону прошептал: «Там! Всё там! Но они не верят! А ты – поверишь. Но слишком мал! Мал! Надо ждать! И вы….» - дальше дядю словно скрутил приступ внезапной сильной боли, он оттолкнул от себя племянника, прикрыл глаза и облокотился локтями на стол.       Больше Доменик никогда не спрашивал.
      А потом дядя пропал. Он не умер, он пропал: сгинул без вести, угодив ненароком в Чёрную Пустошь…
      Впрочем, ненароком или нет – даже этого Доменик точно не знал, потому что все близкие и знакомые опять предпочитали умалчивать о таинственных обстоятельствах его исчезновения точно также, как молчали когда-то о причинах его внезапного помешательства. Однако… перешёптывания слуг и знакомых иногда доносили до ушей Доменика такие странные слухи – то ли о родовом проклятье, то ли о кровавом возмездии, что со временем он невольно задался вопросом: так ли уж случайно угодил сеньор Федерико в Пустошь?
      Но развеять его сомнений было некому. Дзотто по-прежнему предпочитал не говорить об отце, но, как почтительный сын, свято соблюдал данное ему слово: не заглядывать в завещание раньше положенного срока.
      «Верно, там указано, где находятся алмазные копи», - как-то раз предположил он. Весь разговор происходил лет семь или восемь назад, когда Дзотто приезжал в Девор. На Андзолетто как всегда было нацеплено умопомрачительное количество украшений. Он стоял на том самом месте, что сейчас Доменик, и поигрывал перстнем: ловил его гранью солнечный луч и пускал яркого зайчика в лицо сидящей в глубине комнаты Деи. «Ты не знаешь, - говорил он, - а ведь незадолго до того, как исчезнуть, отец наткнулся на дивное месторождение. Очень красивые и редкие камни, но драгоценная жила так и осталось неотмеченной ни на одной семейной карте. Я думаю, ценность найденных камней оказалась столь значительна, что отец побоялся доверить их разработку кому-то чужому – чересчур велик соблазн. А меня он счёл слишком зелёным для того, чтобы передать дело в мои руки. Вот и назначил этот срок: «двадцать пять лет». Что ж, я не против, честно сказать, не имею охоты рыться в земельных недрах. А камней у меня и так пока хватает. Я самый богатый жених Тарка и думаю, смогу безбедно дожить не только до двадцати пяти лет, но и до пятидесяти, - Дзотто стянул с пальца перстень, любуясь повертел перед глазами и неожиданно бросил его Дее на колени: - Кузина, лови!».
      Вот так просто: «лови», словно это был не перстень баснословной цены, а мячик дли игры в «кто быстрее». Да, Андзолетто, по существу, был неплохим малым: весёлым и щедрым, но слишком… слишком высокомерным. Он мог раздаривать драгоценности и не снисходить до того, чтобы его великолепный дар не выглядел подачкой. Дея по-детски обрадовалась украшению, но Доменику форма дарения не понравилась, и он настоял, чтобы Дзотто забрал перстень назад. К разговору о завещании братья больше не возвращались, да и виделись с того времени всего пару раз.
      Свет Небесный, что готовила Доменику их новая встреча? И как же всё-таки относиться к словам Андзолетто: «никого с собой не бери»?
      Дея, Дея… Что мне с тобой делать?
      Доменик потёр ладонью лоб и перевёл взгляд на сестру. Она, как и при вспомнившемся ему разговоре, сидела в глубине комнаты, и ему невольно показалось, что всё упомянутое происходило только вчера. Правда, тогда Дея была совсем девчонкой и играла с куклой, а сейчас на коленях её лежала большая книга, и Дея была полностью поглощена её содержанием. Впрочем, если не брать во внимания того, как чудесно похорошела сестра к своим неполным шестнадцати годам, то можно было сказать, что она и сейчас больше походила на ребёнка. Что-то пленительно трогательное оставалось во всем её нежном облике: в выражении очаровательного лица, ещё не утратившего детской чистоты и наивности, застенчивом и любопытном одновременно; в рисунке чуть припухлых, удивленно полураскрытых губ и линии тревожно вскинутых бровей. Но в глазах… в её удлинённых живых глазах – не серых, как у Доменика, а сине-голубых, глубоких, уже появлялось временами нечто, что заставляло Доменика внутренне холодеть и говорить себе, что сестра, похоже, выросла. Выросла. Когда Дея оживлялась, была увлечена или взволнована чем-то, в её глазах вспыхивал столь яркий и волнующий огонь, что Доменик с тоской думал, что не за горами то время, когда ему хочешь не хочешь, а придётся задуматься о женихе.
      Вурдалак бы его побрал, этого жениха! В жизни Доменика было довольно забот, чтоб не испугаться того, что к ним добавится ещё одна. Пока его вполне устраивало то бесхитростное равнодушие, с каким Дея взирала на бывавших в доме кавалеров, но мысль о том, что это рано или поздно непременно закончится, приводила его в ужас. Доменик совсем не чувствовал себя готовым взвалить на собственные плечи груз новой неизвестной ему ответственности. Но и переложить ответственность за сестру было не на кого.
      Будь что будет. Что бы там не имел в виду Андзолетто, когда писал письмо, но Дею он возьмёт с собой. Он возьмёт сестру и возьмёт Марселлу, конечно, если та соизволит согласиться. Марселла явно не подарок, но Дея к ней привыкла, и вместе с подругой сестре будет веселее, не говоря уже о том, что гораздо легче. Сам Доменик мог прекрасно обходиться без слуги, но он сомневался в том, что в дороге Дея сможет самостоятельно справляться с теми многочисленными шнуровками, застёжками и крючочками, которые составляют таинство женского наряда. Решено: если Марселла согласится, он возьмёт её тоже.
     Доменик медленно потянул створку окна на себя и дом, прощаясь с хозяином, жалобно скрипнул петлями. Пустошь и тьма! Ну почему у него такое странное ощущение, словно ему не суждено сюда вернуться?! Почему он собирается в Тарк с таким же неспокойным чувством ожидания перемены собственной судьбы, с каким десять лет назад покидал родное Арно?
     Доменик не был прирожденным деворцем. Он родился в Арно, и всё его детство прошло в той части Невии, что по праву считалось родиной ремёсел. Основное отличие Арно от Девора наиболее точно выражалось в двух словах: строгость и умеренность. Насколько безудержно весело катилась жизнь в Деворе, ровно настолько размеренно скромно она шла в Арно. Шумный Девор жил праздниками и развлечениями, молчаливое Арно корпело над ткацкими и печатными станками, плавило металл и стекло. Девор был зажиточным заказчиком, Арно – старательным исполнителем. Ему была чужда праздность, и можно сказать, что Доменик был человеком поистине арнийской закалки.
     Как уже говорилось, в память об отце он не покинул родного дома и не принял приглашения дяди о переезде в Тарк. Более того, он не покинул отцовского дома даже тогда, когда его мать, будучи ещё молодой и очень красивой женщиной, снова вышла замуж и уехала с мужем в Девор. Доменик остался в Арно и с заслуживающим уважения усердием пытался разобраться в секретах варки стали, постичь тонкости ковки и заточки клинков.
     А через полтора года в Арно пришло известие о внезапной кончине его матери.
     Доменик отлично помнил, как был потрясён гибелью отца, как стоял над телом в молчаливом бесслёзном шоке и, как потом, оставшись один, горько и безудержно рыдал всю ночь напролёт.
Смерть матери вызвала в его душе скорее недоверчивое горькое изумление. В нём смешалось и запоздалое раскаяние в собственной чёрствости и досада на очередную несправедливость судьбы. Он не был на похоронах: путь из Арно был не близок, да и письмо было получено им уже после погребения. Он приехал в Девор только через пару месяцев, и преклонив колени у могильного камня, впервые увидел ту, чьё рождение унесло жизнь его матери. Малютка Дея захлёбывалась плачем на руках у пришедшей к надгробию кормилицы.
     Это был самый печальный визит в весёлый Девор, какой себе только можно вообразить. Дея всё время плакала. Она плакала, не переставая, так надрывно и жалобно, что всё нутро у Доменика словно скручивалось в тугой болезненный жгут. Кормилица говорила, что это пройдёт, что подобное часто бывает с младенцами, но Доменику казалось, что это никогда не кончится, и сводная сестрёнка навсегда останется маленьким напряжённым комочком с разинутым ротиком и вставшими дыбом влажными волосёнками. Доменик не мог этого выносить. Сеньор Алан Лореден, отец Деи, предлагал Доменику остаться в Деворе, но Доменик отказался.
     Он вернулся в Арно ещё более мрачным и молчаливым, чем был от природы. Жил маленьким старичком – скромно и одиноко, чураясь знакомых и поддерживая отношения лишь с Андзолетто и его отцом. Письма из Девора Доменик получал редко и прекрасно понимал, что они ничто иное, как дань элементарной учтивости. Но время от времени ему вспоминалось заплаканное личико сестрёнки, а иногда ему даже казалось, что из комнат доносится её жалостливый плач. Доменик не хотел признаваться себе в том, что ему очень сиротливо. Ведь признаться в этом значило попытаться изменить что-нибудь в своей судьбе. Но что? Доменик не хотел жить бедным родственником ни в Тарке, ни в Арно.
     Однако, прошло ещё четыре года, и его жизни вновь суждено было круто перемениться: сеньор Лореден погиб на охоте и Дея осталась на руках у пожилой кормилицы. Вот тогда-то сеньор Федерико навестил Доменика в Арно в последний раз перед своим исчезновением и сказал, что тому необходимо либо переехать в Девор, либо забрать сестру к себе в Арно. Или он сам позаботится о её судьбе и увезёт её с собою в Тарк. Неизвестно, как бы сложилась их судьба, если бы юный Доменик принял тогда предложение дяди, но он, с удивившей его самого твёрдостью, сказал, что поедет в Девор и там на месте решит, как поступить.
     Как только он увидел Дею: пятилетнюю хорошенькую девочку с удивлёнными и скорбными, как у надгробного изваяния, глазами – Доменик сразу понял: он ни за что не расстанется с ней. А так как о том, чтобы забрать Дею к себе, не могло быть и речи – климат Арно был слишком жарким и резким для слабой, болезненной девочки – он подумал и решился на переезд. В пятнадцать лет Доменик окончательно поселился в Деворе и, надо сказать, ни разу не пожалел об этом.
     - Доменик! Доменик, - голос сестры заставил его обернуться.
     Дея, слегка нахмурясь, с увлечением водила пальцем по большой, напечатанной на развороте страниц карте, с интересом читая незнакомые названия. Темно-русые шёлковые струи волос обрамляли её лицо и тяжёлой волной спадали на спину, рассыпаясь в складках скромного синего платья, единственным украшением которого были выпущенные сквозь разрезы рукавов белоснежные буфы сорочки.
     - Доменик, здесь говорится, что в Тарке идут непрерывные ливни, и даже летом не тает снег? Это правда?
     - Что: правда? - он не сразу смог отвлечься от своих мыслей.
     - Вот, здесь написано… Темные горы отделяют Девор от Тарка, Светлые – Тарк от Арно, а Малые      – Девор от… нет, не здесь… А, вот: в Тарке всегда лежит снег, а зимой идут непрерывные ливни. Там растут деревья-людоеды, и водятся хищные звери и гады... - Дея недоверчиво смотрела на брата. Ей, видимо, не верилось, что в Тарке, куда они собирались поехать, было действительно так плохо.
     - Доменик, это правда? - спросила она. - Правда, что в Тарке даже летом не тает снег, а зимой ливни и ... деревья-людоеды?
     Доменик улыбнулся. За время, проведённое с сестрой, он научился улыбаться.
     - В этих словах есть доля правды, - кивнул Доменик, - В Тарке происходит много чего странного – такого, чему нелегко найти объяснения.
     - Что, и деревья-людоеды – тоже правда?
     - Не уверен. В любом случае, человек писавший это, наверно, никогда не был в Тарке, а то он описал бы его иначе.
     - Иначе? Расскажи, как?
     - Скоро ты увидишь всё сама.
     - Расскажи сперва ты.
     - Не теперь.
     - У тебя всегда: «не теперь»!
     - Тогда ты должна была привыкнуть, и не будем нарушать традицию.
     - Какой же ты молчун, Доменик! - Дея вскочила, с шумом захлопнула книгу и, подойдя к брату, обвила руками его плечи и произнесла, весело заглядывая в глаза:
     - Хорошо, что к тому времени, как ты переехал в Девор, я уже научилась говорить. Наверно, если б это случилось чуточку раньше, я бы осталась немой, и мы бы объяснялись между собой знаками! Ну, пожалуйста, расскажи мне о Тарке и о Дзотто. Я его плохо помню. Кажется, у него такой большой длинный нос и огромные розовые уши и острые клыки? У него были клыки?
     - Скажи ещё – бивни, - Доменик против воли усмехнулся. - Тебе не кажется, что ты путаешь Дзотто с арнийским слоном?
     - Слонов я тоже помню плохо, - беспечно согласилась Дея и лукаво улыбнулась. - Знаешь, мне так весело. Мне так хочется поехать, так хочется на всё посмотреть… А ты, ты сколько угодно можешь делать непроницаемый вид, но я всё равно вижу: ты озабочен чем-то, да? Да?
     - Да.
     - Ну скажи, чем?
     Доменик молча посмотрел ей в глаза. Конечно, скрыть своё беспокойство от чуткой Деи оказалось невозможно, но это вовсе не означало, что придётся делиться своей тревогой с ней. Он очень любил сестру. Очень. Но сказать, что он души в ней не чает и потому готов исполнять её малейший каприз – было бы ошибкой. Не женская прихоть, а слово Доменика было законом в их доме. Именно поэтому он не ответил на её вопрос, а заговорил о том, что сам считал важным:
     - Я жалею, что разрешил тебе ехать на Коре, - серьёзно произнёс он. - Дороги Тарка – это не мостовые Девора, для них нужна лошадь покрепче.
     - Нет, ты же знаешь, я привыкла к ней! - умоляюще протянула Дея. - Мы надолго покидаем Девор, кормилицу, дом. Пусть хотя бы Кора будет с нами. Она прекрасно выезжена, ты же знаешь. Скажи мне лучше, - Дея упорно пыталась разговорить его, - то, что говорят о таркийских Колдунах – это правда или это тоже – выдумка людей, не бывавших в Тарке?
Доменик нахмурился. Пустошь их знает, этих Колдунов. Есть ли они, нет ли их на самом деле? Он был не склонен доверять разным слухам, тем более, что те слухи, что ходили о таркийском Волшебнике, скорее смешили его своей фантастичностью. С другой стороны, Андзолетто относился к существованию в Тарке колдуна, как к чему-то само собой разумеющемуся.
Появление в комнате Марселлы отвлекло сестру и избавило Доменика от необходимости отвечать на вопрос, на который у него не было определённого ответа.
     - Я согласна, - с порога заявила Марселла, и в её звонком контральто угадывалась странная смесь вызова и покорности судьбе. Тот же вызов читался во всей её высокой ладной фигуре и в больших глазах, двумя тёмными агатами блестевших на её алебастрово-белом лице.
     Вообще, надо сказать, что Марселла была очень недурна собой и даже при неправильности черт лицо её было по-своему привлекательно не только своей подвижностью, но даже присущим ему кокетливо-высокомерным выражением. Это выражение словно бы говорило всякому смотрящему на неё: «О, я знаю себе цену. Но вы так милы, а сейчас у меня как раз есть немного времени, чтобы поболтать с вами». Тонкие дуги бровей при этом взлетали вверх, а свежие, как малина, чётко очерченные губы складывались в игриво-ласковую улыбку. В отличие от Деи, таящей в себе загадку едва начавшего распускаться цветка, Марселла была хороша той законченной определенностью всех женских черт и форм, когда все штрихи к портрету сделаны и больше нечего ожидать. Иначе говоря, она была в расцвете красоты, и даже чересчур громоздкий деворский наряд, состоящий из тёмно-вишнёвого платья, широкого, цвета горчицы, упеляна***, высокого головного убора и массивных украшения, не мог ее испортить.
      Итак, Марселла величаво прошествовала на середину комнаты и продолжала свою речь уже оттуда:
      - Я подумала, Доменик. Я согласна поехать с вами в Тарк, несмотря на то, что это то же самое, что добровольно принять на себя обет безбрачия и вступить в союз молчаливых отшельников.
      Доменик подняв бровь, изумлённо уставился на её платье:
      - Полагаю, именно эти соображения и побудили тебя разодеться столь пышным образом?
      Марселла наградила молодого человека возмущённо-ледяным взглядом. Если бы не Дея, которая обрадованно обняла её и нежно чмокнула в щёку, шепнув на ухо: «я так рада!», Марселла ни за что бы не спустила Доменику эту шутку. А так она только пожала плечами, погляделась в висящее на противоположной стене зеркало («Интересно, зачем оно пылится в комнате арнийца, который, наверно, вообще забыл, как он выглядит?») и произнесла, улыбнувшись своему отражению:
      - Обычное платье – но не какое-нибудь, а деворское. И хотя я сомневаюсь в том, что действительно должна советоваться с тобой, выбирая себе наряд, но сейчас я отвечу: да, я хочу быть одета завтра так. Если уж ехать в такую дыру, то совсем ни к чему выглядеть простолюдинкой. Пусть все видят: перед ними настоящая деворская дама.
      - Можно узнать, зачем?
      Марселла слегка опешила:
      - Затем, Доменик, что так надо, а тебе этого с твоими ммм… арнийскими представлениями, всё равно не понять, стало быть и говорить нечего, - она расправила складки юбки, обернулась и, её кокетливая, самодовольная улыбка разбилась о его мрачный взгляд.
      - Мне кажется, вы всё же плохо представляете, куда мы едем, - проговорил он невыразительным тоном, но по обыкновению произнося слова чётко и весомо. Переход с «ты» на «вы» также сказал Марселле, что Доменику стало не до шуток. Он повернулся к ней и Дее спиной, и продолжал говорить, экономными движениями рассовывая по ящикам стола различные мелкие предметы.
      - Коли уж вы решились поехать с нами и почтить своим присутствием Тарк, значит, я по-прежнему в той или иной степени несу за вас ответственность. А это значит, что мне придётся вдаваться не только в то, что вы наденете на себя, но даже в то, что возьмёте с собой – я уверен, что ни одна лошадь не выдержит вашего багажа, если я предварительно не выкину из него добрую половину. Что же касается вашего дорожного платья, то примите мои слова, как совет: чем скромнее и неприметнее вы будете одеты, тем будет лучше для вашей же безопасности. Безопасности, Марселла, тебе знакомо это слово? Ты нарядилась так, что тебя не заметит разве что слепой.
      «Слепой! Судя по всему, ты и есть этот слепой. Чёрствый, бессердечный чурбан, - думала Марселла, возвращаясь следом за Деей в их комнату. - Хоть бы повернулся лицом, когда отчитывал меня! Просто непонятно, как он мог мне раньше нравиться? Как раньше я могла быть настолько глупа, что решилась в тот роковой раз пойти к нему и ещё рассчитывала на что-то? Да, Марселла, хоть ты и считаешь себя умнее всех, иногда умеешь выставить себя редкой дурой. Вот как сейчас, например», - Марселла проскользнула в приоткрытую Деей дверь и вновь, как давеча, остановилась над распахнутым сундуком. Его содержимое переливалось бирюзовыми и лиловыми цветами и распространяло аромат розового масла, перебиваемый резким запахом лаванды.
      Марселла откинула в стороны широкие, мешающие ей рукава упеляна и медленно потянула цветастую накидку. По привычке сперва приложила к себе, а затем с досадой отбросила в сторону:
      «А ведь он прав. Как ни крути, а на этот раз Доменик прав: кто их знает, этих необузданных таркийцев? Надо отобрать всё самое лучшее, но так и быть: до приезда в замок Андзолетто пусть всё деворское великолепие путешествует в багаже».


* Фарсетто – мужская одежда, наподобие узкого короткого камзола. Тесные рукава имели разрез по локтевому шву и присоединялись к фарсетто с помощью шнурков. Из прорех шнуровки у локтя и плеча фарсетто мягкими складками выпускалась ткань рубашки.

** Джорне – верхняя мужская одежда, с широкими удлинёнными рукавами. Рукава либо свободно падали вдоль тела, достигая колен, либо завязывались узлом за спиной. Джорне обычно одевалось поверх фарсетто.

*** Упелян – женское, верхнее платье с высокой талией, узким лифом и широкой, мягко драпирующейся юбкой. Удлинённые рукава часто не имели бокового шва и, сливаясь со спинкой, превращались в мантию. Имело спереди разрез и надевалось поверх нижнего платья.




Данный текст принадлежит Вастепелев и К* ©.
Бездоговорное использование текста и его частей: воспроизведение, переработка (переделка) и распространение без указания авторства и ссылки на источник, запрещается.