Утерянная сказка
(последняя сказка для взрослых, ещё не переставших считать себя детьми)

ЧАСТЬ I

Тарк.

       

           Марселла чувствовала себя скверно. Тяжелый день, а потом эта история с оборотнем вместо Андзолетто! Кто бы мог подумать, что сухарь Доменик может поверить разной чепухе? Марселле не очень верилось, что, увидев оборотня, можно обознаться: она была высокого мнения о собственной интуиции и очень низкого об интуиции Доменика. Словом, настроение уже второй день было никудышным. От долгого сиденья в седле у неё ныла спина и… чуть ниже, из носу текло – вчерашний дождь не прошел без последствий, от походной кухни – каши и полусырого мяса – её вновь, как при переезде в Тарк, мутило. Отсутствие миски с подогретой водой, не говоря о большой дубовой кадке, какая была у них в Деворе и в которой можно было искупаться, повергало Марселлу в настоящее уныние. Несмотря на то, что с полудня они в поисках переправы ехали вдоль реки, искупаться в её чистых, но стремительных и несомненно холодных водах могло придти в голову разве что такому варвару, как Кастор.
            На одной из стоянок он проделал именно это. Сообщив всем, что от вчерашних хождений по лесу в поисках Доменика он весь взопрел, дикий человек полез в реку. При этом, мало того, что он позволил себе раздеться до одних штанов в присутствии дам (просто глаза было некуда девать!), но потом до вечера разъезжал с абсолютно голой спиной. Кошмар, да и только! Спина, кстати, как заметила Марселла, была вполне ничего: широкая, мужественная. Налитые мышцы рельефно, как у доброго коня, играли под загорелой кожей. Она даже испытала некоторое разочарование, когда Кастор наконец замерз и натянул на себя рубашку и джорне невозможного канареечного цвета.
            Помимо спины, было ещё одно существенное наблюдение. Пока Кастор разгуливал с обнаженным торсом, Марселла разглядела его личный амулет – тот самый, к которому в день свадьбы он должен был присоединить амулет невесты – и что бы вы думали?! На мохнатой груди таркийского маслодава (Марселла выяснила, что семья Кастора Гацелли занималась производством оливкового масла), так вот на груди этого увальня в простой, но дорогой оправе красовался крупный ярко-красный рубин!
            О Небеса! Марселла, позабыв приличия, целую минуту не могла отвести от него взгляда! Да, такой камешек стоил немало. Её собственный амулет, украшенный тусклой, молочно-зеленой бирюзой, выглядел бы рядом с ним более чем скромно. Невольно ей представилась эта картина – амулеты, сцепленные друг с другом, а следом и она сама об руку с таркийским сеньором. Стоило признать, что они вместе с Кастором смотрелись недурно, куда гармоничнее, нежели их амулеты. Марселла скользнула задумчивым взглядом по могучей шее, по тяжеловатому подбородку и встретилась взглядом с карими широко расставленными глазами парня.
            - У вас это, волосы… волосы выбились, - пробормотал он, указывая на её прическу и рассеивая этим неуклюжим высказыванием пригрезившуюся картину. Марселла хмыкнула и, не отвечая, отвернулась.
            Больше в этот день ничего примечательного не случилось. Когда солнце, совершив положенный полукруг, блеснуло в глаза двигающимся на запад путешественникам, все стали готовиться к ночёвке. Разговоры были неинтересные. Судачили об оборотнях, озирались в поисках миражей и постоянно следили друг за другом, чтоб чего не вышло. Скука, одним словом.
            Следующие четыре дня в ощущениях Марселлы мало чем отличались от предыдущего. Всадники по-прежнему двигались вдоль обрывистого берега реки и искали какую-то переправу. Впереди обычно скакали Дзотто и Доменик, Юранд и Кастор, как правило, замыкали кавалькаду. Погода оставляла желать лучшего: дул порывистый ветер, из проносящихся над головой облаков временами сыпал дождь; тем не менее ехали быстро и останавливались, можно сказать, только на ночлег. На шестой день пути Марселла изнывала от тоски. Местность угнетала однообразием. Справа от них печально шумела гибкими ветвями нескончаемая Утолева сень, слева, отделённые от всадников бурлящим потоком реки и неширокой песчано–каменистой полоской противоположного берега, поднимались ввысь Серебряные горы. Их хрустальные вершины тонули в туманной облачной дымке и не вызывали у Марселлы никакого интереса.
            Единственным интересным событием стало очередное купание. Один из дней выдался теплее остальных, и после обеда не только чудак Кастор, но и оба других таркийских сеньора решили искупаться. Марселла, хоть и буркнула Дее что-то про таркийские порядочки, но отворачиваться не стала. Рассматривала раздевающихся сеньоров вплоть до того момента, когда они отошли за камни, где, видимо, собирались окончательно обнажиться. Но Марселла и так увидела достаточно.
            Очень ладный охотник, стройный и гибкий, без рубашки и джорно почему-то показался Марселле выше обычного. Плавный разворот прямых, по-юношески костистых плеч, почти девичьи тонкий стан и перламутровая, лишь слегка тронутая загаром кожа. Сахарный юноша. Марселла по-кошачьи сощурила глаза, пытаясь рассмотреть амулет на его шее, но Юранд шевелился, наклонялся, амулет раскачивался, и Марселле никак не удавалось разглядеть камня – только серебряную пластину изнанки. Наконец, охотник остановился, поджидая запутавшегося в шнурках фарсетто Дзотто, и Марселла с разочарованием обнаружила, что никакого камня в амулете охотника нет: обычный медальон – овальная бляшка, украшенная тонкой серебренной сканью. Вот тебе и сын богатого сеньора! Внимание барышни тут же переключилось на Андзолетто, который наконец расстался с рубашкой, и Марселла чуть не охнула от восторга.
            Это было великолепно: медная от загара кожа, сильное и упругое, как у дикого зверя, тело. Поджарый живот, налитые плитки гладких мускулов груди и… в серебряной оправе неограненный прозрачный камень – зеленоватый сапфир или синеватый изумруд – Марселла никогда таких не видела, но поняла: дорогой, безумно дорогой камешек. Мысли сразу потекли в правильном направлении.
            «Хватит! - сказала она себе. - Хватит предаваться мечтам, пора переходить к решительным шагам!» - после чего не только всем произошедшим событиям, но и собственным чувствам была произведена соответствующая ревизия.
            Марселла не была настолько самоуверенна, чтобы тешить себя надеждой, что Дзотто влюбится в неё до беспамятства. Как уже можно было заметить, розовые очки не были предметом её гардероба, и она прекрасно понимала, что заполучить в мужья такого завидного сеньора, как Андзолетто – задача не из лёгких и требует определенных усилий с её стороны. Эти усилия прилагались с первого с дня её знакомства с таркийцем: почти весь арсенал средств, позволяющий завоёвывать сердце мужчины, был приведён в боевую готовность ещё в замке.
            Несколько дней сборов в дальнюю дорогу не были прожиты Марселлой впустую несмотря на то, что сеньору, озабоченному делами, было явно не до неё. Были испробованы: наряды, умные разговоры на возвышенные темы, и наконец, лесть. В запасе остались только «пикантные ситуации», но применять их Марселла считала преждевременным. Итог был таким:
            Смена нарядов и причёсок, как и в приснопамятном случае с Домеником не принесла желаемого результата. Но если арниец не мог оценить её великолепия в силу убогости собственного вкуса и абсолютного равнодушия к одежде, то с Дзотто дело обстояло немного иначе. Сеньор Андзолетто был образец элегантности. Чего стоили одни пальцы, унизанные перстнями (речь, конечно, идёт о пребывании в замке), с ухоженными, перламутровыми, идеально овальными ногтями или пшеничные кольца кудрей, никогда не бывшие в беспорядке! Да и одевался Дзотто изысканно: либо роскошно, либо настолько скромно, что в этой подчёркнутой простоте угадывался лишь своеобразный род щегольства. Его невнимание к смене её туалетов Марселла могла объяснить лишь занятостью сеньора и – что было несколько печальней – несходством вкусов. Увы, но ведь бывает и такое.
            Умные разговоры потерпели полный провал. На возвышенные темы Дзотто беседовать не любил, а стоило ей завести речь о сложности переполняющих её чувств и душевном одиночестве – начинал зевать и отправлял её к Кастору, говоря, что сей жизнелюбивый надоедливый оболтус – лучшее лекарство не только от скуки, но и от одиночества. (Очень приятно и очень кстати. Кастор ей ну ни капельки не нравился!)
            Зато лесть, как тонкая, так и неприкрыто грубая, приносила наилучший результат, и напротив этого пункта была поставлена жирная галочка.
            Блистательный сеньор, в противоположность всё тому же сухарю Доменику или насмешливо-бесстрастному Юранду, таял, как сахар, едва она начинала говорить ему комплименты. Главное было не увлечься и не бухнуть какой-нибудь совершенно расхожей, но неправдоподобной фразы типа: взгляд ваших чёрных (вместо синих) очей. Беспроигрышным вариантом в этом смысле были комплименты, расточаемые уму. Здесь можно было городить что угодно и в ответ получать неизменно благосклонную улыбку: дела забывались, на острых скулах вспыхивал румянец удовольствия, во взгляде мелькала заинтересованность, постепенно перерастающая в нечто совсем уж близкое к… Марселла не знала, как правильно охарактеризовать этот взгляд. Поэтическое название «взгляд хищника на добычу» хоть и приходило в голову, но пугало своей очевидной неприличностью, Марселла, несмотря ни на что, считала себя девушкой порядочной.
            Но вот замок был покинут, и вместо того, чтобы «закреплять успех» у явно поддающегося чарам Андзолетто и переходить к созданию «пикантных ситуаций», деворская кокетка была вынуждена буравить глазами спины и изучать опостылевшие окрестности Тарка.
            Конечно, тому были объективные причины: во-первых, резко испортившаяся погода, и во-вторых, Доменик.
            Увы, но Дзотто постоянно держался рядом с арнийцем, а продолжать свой натиск на глазах у кое-что знающего кузена Марселла не решалась.
            Даже не ставя себе цели присматривать за ней и Дзотто, Доменик мог заметить сходство «пикантной ситуации», коей был однажды участником, и Марселла не могла однозначно предугадать, каким образом он может на это отреагировать. То, что не в характере Доменика совать свой длинный нос не в своё дело, тем более после данного обещания «похоронить воспоминания в своём сердце» – в данном случае едва ли могло быть утешением. Доменика Марселла боялась. Боялась его суровых глаз и скупых, но почти всегда справедливых замечаний. А теперь, когда совесть её была не совсем чиста и временами шептала ей, что своим кокетством с Дзотто она переходит некоторые границы, она боялась особенно. Рассердить Доменика было трудно, но рассерженный Доменик бывал не только груб, как все арнийцы, но и непредсказуем. Решения, которые он принимал в некоторых случаях относительно неё и Деи, казались Марселле слишком кардинальными.
            Словом, Доменик был серьёзной помехой, и Марселле приходилось умерять свою энергию и по-прежнему участвовать только в игре взглядов, а на привалах расточать комплименты уму и силе Дзотто, который, к её сожалению, был так погружён в заботы путешествия, что подчас не имел времени её выслушивать.
            О, как бы ей хотелось, чтобы Дзотто был не так занят и так же неотступно следовал за ней, как Юранд за кузиной! Пригоженький охотник, проявивший неюношеское хладнокровие по отношению к уловкам самой Марселлы, на каждом привале словно молодой зелёный вьюн вился вокруг Деи. Щебетал с ней, как озорной весенний скворец. Таскал ей от реки воду. Вечерами, сидя у костра, подолгу не сводил с неё задумчивых ласковых глаз, иначе говоря, вёл себя весьма и весьма предосудительно и изо всех сил оправдывал слышанное Марселлой прозвище «легкомысленный трубадур». Марселле, наблюдавшей за ним, было просто непонятно, куда смотрят оба брата, и она уже задумывалась: не стоит ли обратить внимание Доменика (конечно, из самых благородных целей!) на подходцы коварного соблазнителя? В конце концов, это же возмутительно, что Доменик просто приклеился к Дзотто и совсем позабыл о сестре!
            После взбудоражившего её мужского купания, Марселла почти утвердилась в решении наябедничать на Юранда и тем переключить внимание Доменика, но сцена, увиденная ею этим же вечером, нарушила её планы, в корне поменяв представления об отношениях Юранда и кузины. Увы. После увиденного слово «ухаживания» она могла употребить только в кавычках.
            Наблюдение было такое.
            Наступил вечер, и отряд остановился на свою седьмую ночёвку. Солнце тихо опустилось за плавный изгиб Тёмных гор, но небо ещё горело, расцвеченное алыми, рубиновыми и ярко-сиреневыми полосами. Золотистые отблески играли на лице и волосах Деи, распустившей перед сном косу и рассеянно водящей по шелковистым волнам деревянным гребнем. Марселла всегда немного завидовала волосам кузины. Её собственная медно-каштановая коса не уступала густотой русой косе Деи, но волос у Марселлы был толстый и жёсткий, а у кузины тонкий, но одновременно тяжёлый, как шёлковая нить. Когда Дея распускала волосы, они укрывали её спину словно блестящий плащ, а если спутывались, то не сбивались подобно волосам Марселлы в тугой упругий кокон, но, делясь на отдельные волнистые пряди, словно струи воды ниспадали с плеч. Дея, распустившая волосы, даже в ревнивом восприятии подруги была очаровательна, а в глазах мужчины должно быть была подобна обворожительнейшей из русалок. Марселла не раз с завистью замечала, какое впечатление это невинное причёсывание производит на Дзотто, несмотря на то, что он был Дее кузеном и потому вообще не должен был глядеть на неё глазами мужчины. Что уж говорить о впечатлении того, кто и так, как казалось Марселле, не сводил с Деи своих зелёных глаз?
            Оказалось всё наоборот. Юранд вместо того, чтоб как истинный ловелас тут же пристроиться рядом с прелестной русалкой и расточать медоточивые комплименты её красоте, надрал где-то в лесу прошлогодних шишечек хмеля и, присев невдалеке от неё, начал незаметно подбрасывать их ей на колени. Дея сначала ни о чём не догадывалась и только вертела по сторонам своей хорошенькой головкой, пытаясь понять, с какого дерева на неё сыплется этот мусор, потом сообразила и улыбнулась проказнику. Трубадур подошёл к ней, они с улыбкой обменялись несколькими словами, и когда Марселла начала подозревать, что швыряние шишками лишь вступительная часть коварной задумки и вот-вот должно последовать менее безобидное продолжение, например, совместная прогулка к реке – как бестолковый «ухажёр» сказал что-то ещё и отошёл, не замечая, какое глупо-огорчённое лицо стало при этом у Деи. Марселла, не теряя надежды, всё же продолжала наблюдать, но несостоявшийся ловелас постоял немного в одиночестве, то ли думая, то ли сосредоточенно прислушиваясь к чему-то, а потом скрылся в лесу. Неужели опять пошёл за шишками? Вот тебе и коварный соблазнитель!
            Марселла была разочарована. Что, спрашивается, теперь говорить Доменику? Что нехороший Юранд кидался в Дею шишками?! Очень мило. Она представляла, что ей на это ответит Доменик, потому что и сама не хуже него знала, что мужчина, собирающийся (какое там обольстить!) понравиться девушке, так себя не ведёт, и влюблённый (если он не совершенный мальчишка) тоже так не делает. Поэтому, как ни жаль, а благородная цель «раскрыть Доменику глаза на опасность, подстерегающую неопытную Дею» потерпела полный крах. Одновременно с желанием ябедничать Доменику пропало и желание чтобы Дзотто ухаживал за ней так же, как Юранд за кузиной. Нет, положительно таких ухаживаний Марселле не хотелось. Ей бы хотелось… - это Марселла думала уже ночью, когда все улеглись и лёгкие сновидения переплетались в её голове с мечтами.
            Ей хотелось бы видеть Дзотто на коленях, и чтобы он признавался ей в любви. Ну, или пусть бы просто говорил, что никогда ещё не встречал такой девушки, как она, смотрел с обожанием и уважительно целовал руку. Однако, даже в полудрёме Марселла понимала, что до такого очень далеко и без решительных шагов тут не обойтись, посему вновь плавно переключилась на продумывание пикантных ситуаций.
            Пикантная ситуация, в которую она втянула Доменика, оставила в её в памяти осадок более чем неприятный. Теперь-то она понимала, что отважилась на свою бесстыжую выходку только потому, что была слишком молода и глупа и, зная, как сдержан, как не похож Доменик на прочих кавалеров, думала, что для достижения собственной цели ей придётся ни больше ни меньше, а расстаться с девичеством. При этом она была уверена, что если уж это случится, Доменик непременно женится на ней – такой уж он человек.
            Но ожидать подобного благородства от Андзолетто? Да ещё после истории, что рассказала ей Дея, о брошенной им деворской девушке? Нет! Не так Марселла глупа. Она и близко его к себе не подпустит… ну, вернее, не подпустит слишком близко. В конце концов, почему бы не показать ему, что она готова допустить в их отношениях маленькие вольности? Например, поцелуи? Ведь ясно, что нельзя получить всего сразу. А для начала надо немножко, только самую малость стронуть лёд. Дать Дзотто увязнуть в сладкой патоке полузапретных отношений, как шершню в меду, и вырвать у него жало, едва ему захочется большего. Вот когда сеньор будет порядком подогрет, и сам уже не будет толком соображать, влюблён он или нет, она поставит его перед выбором: «я барышня честная – или алтарь или ничего!». Конечно, он может взбунтоваться и сказать «ничего», но и тогда у неё останется шанс что-нибудь придумать: или пойти на некоторые уступки, или привлечь Доменика. А может: сначала – уступки, а потом сразу – Доменика. Там видно будет. Главное, сделать первый шаг, и им может стать… ну, например, прогулка без свидетелей.
            Марселла сунула ладонь под щёку и, продолжая мечтать, глубже зарылась в одеяло.
            Ах, хорошо бы найти какой-нибудь предлог и увести Дзотто за собой в лес. И хорошо бы там тёк ручеёк, и она споткнулась и …ах! – Воображение нарисовало, как Дзотто подхватывает её в свои почтительные объятия, переносит через ручей, и вот можно уже опустить её на землю, но её голова так трогательно покоится на его плече, что ему жаль выпустить её из рук. Он, не в силах справиться с нахлынувшими чувствами, не выдерживает и касается поцелуем её губ. «Что это значит?» - с негодованием спрашивает она, и он смущённо отвечает, что это не знак дерзости. Это порыв страсти, который он не смог удержать!
            Марселла самодовольно улыбнулась, будто и впрямь услышала нечто подобное, и подумала, что тут, конечно, ей следует немного смягчиться, но в интересах дела бдительности не утратить. Намекнуть тонко, что так это не делается и сообщить Дзотто, что он тоже ей давно нравится и поэтому она прощает его. А потом надо добавить, что если они хотят узнать друг друга поближе, она согласна иногда украдкой видеться с ним, но – это «но», конечно, следует особо подчеркнуть – лишь с тем условием, что Дзотто будет вести себя прилично и не приставать к ней с разными вольностями. Дзотто, ясное дело, согласится. Почему бы ему не согласиться, ведь «что-то» в любом случае лучше, чем «ничего». Верно, скажет что-нибудь наподобие «ради твоих глаз я готов терпеть любые муки».
            После этих воображаемых слов Марселла позволила себе немного расслабиться и пофантазировать на тему поцелуев и объятий. Мысли текли сами собой, и вскоре представляемые поцелуи сделались так влажны и глубоки, что невольно напомнили ей поцелуи Доменика. Марселла поморщилась и перевернулась на другой бок.
            Она так и не смогла понять, почему те поцелуи ей так не понравились. Было ли дело в том, что в тот момент её волновали совершенно другие вещи, и потому любое прикосновение вызвало бы у неё неприятие, или сам арниец оказался плохим любовником – она не знала. Но с тех пор она ни разу больше ни с кем не целовалась.
            Представляемому Дзотто также пришлось погрозить пальцем, на всякий случай, и сообщить, что вот это порядочная девушка из Девора может позволить только официально объявленному жениху, да и то после помолвки. Воображаемый Дзотто был просто душка – послушался и продолжал осыпать поцелуями её руки и повторять различные нежные слова…
            Убаюканная ими, Марселла крепко уснула и не слышала, как ночью принялся и вновь перестал идти дождь, как протяжно кричали потревоженные чем-то птицы, и как Юранд ещё затемно растолкал Кастора и, велев ему идти за собой, тихо выскользнул из шатра.
            Следующий день путешествия был отмечен сразу двумя событиями. Одно, по мнению Марселлы, было не очень важное, а второе важное и даже очень.
            Первое состояло в том, что Юранд сообщил за завтраком Дзотто о том, что ещё вчера ему показалось, будто лес странно ведёт себя у них за спиной, а сегодня утром, прогулявшись в компании Кастора по окрестностям, он убедился, что вчера ему это не почудилось: кто-то дышит им в спину.
            - Ну и что? - спросил Дзотто не без ехидства, и Марселле показалось, что посмотрел при этом на Юранда так, словно тот был ему как кость в горле, - что здесь удивительного? То, что оборотни не спускают с нас глаз, давно ясно.
            - Оборотни могут следить и в Зеркало, - задумчиво возразил охотник, - зачем им тащиться самолично?
            Дзотто ничего не ответил. Нахмурился, окинул взглядом окружающие их деревья, подолгу всматриваясь в зелёный сумрак между толстых стволов, и спросил спустя несколько минут:
            - И далеко они, как тебе кажется?
            - Скорее всего, далеко. Мы с Кастором отъехали на приличное расстояние, а видимых следов так и не обнаружилось.
            Как Юранду удалось понять, что кто-то едет за ними, если «видимых следов не обнаружилось», Марселла уточнять не стала. У Дзотто подобного вопроса вообще не возникало, потому что он тоже ничего не спросил. Спросил Доменик, вернее, не спросил, а предположил:
            - Если это не оборотни, то может быть, кто-то хочет догнать нас с каким-нибудь известием из замка?
            Но это предположение Дзотто сразу отмёл:
            - Мы никому не говорили, какой дорогой собираемся ехать и вряд ли кому могло прийти в голову, что мы поедем вдоль реки, а не на Среднегорье. Нет. Либо Юранд ошибся, либо это что-то другое.
            Мужчины ещё некоторое время посовещались, гадая, что и как, но так ничего и не придумав, кроме того, что «надо быть начеку», двинулись в путь.
            День прошёл, как всегда, в седле – то есть скверно. Марселла начала опасаться, что от подобного образа жизни у неё испортится осанка, потому что четвёртый день подряд прямо держать спину, «чтобы выглядеть красиво», стало просто невыносимо. Проклятый дождь, принимавшийся моросить время от времени, тоже ужасно надоел ей, как и Доменик, который продолжал торчать рядом с Дзотто. Настроение становилось час от часу хуже и, видимо, испортилось бы совсем, если бы на вечерней стоянке не произошло то самое – второе и очень важное событие: Марселла нашла раздвоенный коровий след и рядом коровью же лепёху.
            Собственно сначала, отойдя немного от лагеря, она обнаружила именно лепёху, потому что как раз угодила в неё ногой. А когда стала вытирать испачканный башмак о траву, гадая про себя, какому олуху понадобилось пасти здесь корову, разглядела и след. И тут Марселлу озарило: «Вот она – пикантная ситуация!» - сказала она себе, прекрасно понимая, что этот раздвоенный след – замечательный повод для того, чтобы остаться с Дзотто наедине и завязать романтические отношения. Уверенность же в том, что Дзотто согласится прогуляться в лес, исходила из того, что не далее как сегодня утром, когда зашёл разговор об оборотнях, Кастор рассказал, как однажды ему довелось видеть оборотня в виде полукозла-получеловека…
            План созрел мгновенно. Самым удивительным оказалось то, что по дороге к лагерю обнаружился даже ручей! Правда, не такой широкий, как в мечтах, но всё равно, Марселла восприняла его, как добрый знак.
            Вернувшись на стоянку, она, стараясь не попадаться на глаза Дзотто, села рядом с Деей, якобы помочь ей перебирать крупу, а сама, как кошка за воробьём, следила взглядом за обоими братьями. Едва Доменик отошёл в сторону, «кошка» сорвалась с места и кинулась к добыче.
            - Сеньор, - выпалила Марселла, будто бы и впрямь находясь в необычайном волнении, - нам необходимо говорить… я хотела вам кое-что показать, очень важное, - пояснила она, замечая, какое тупое удивление выразило лицо сеньора при её словах. - Я нашла след. След оборотня. Идёмте, я покажу вам.
            Что дело действительно серьёзное, до сеньора Андзолетто доходило медленно, во всяком случае, только минуту спустя он перестал смотреть на неё как баран на новые ворота и нахмурился:
            - Хорошо. Возьмем Юранда и пойдём посмотрим.
            - Нет, - она вскрикнула, наверное, чересчур поспешно, но отступать было поздно, и добавила, как головой в омут: - Только вы… Этот след… мне не хотелось бы попасть в глупое положение… он может оказаться коровий (брови Дзотто опять изумлённо дёрнулись). Мне бы не хотелось попасть… - продолжала она сбивчиво и не замечая, что повторяется, - ну, это ведь может кончиться так неловко… вы меня понимаете?
            На этот раз Дзотто понял, медленно опустил голову и улыбнулся.
            «Фу, - Марселла облегчённо вздохнула, - до чего же эти мужчины бывают непонятливыми! Почему им непременно надо знать всё сразу? Почему бы просто не послушаться, если дама просит?» - думая так, она уже пробиралась между утолей. Дзотто неторопливо следовал за ней. Пока всё шло по плану, только Марселла начала вдруг опасаться, что так спешила вернуться на стоянку, что плохо запомнила место с лепёхой и следом: не найти его теперь было бы крайне глупо.
            - И где же след? - как нарочно, тут же поинтересовался за спиной голос Дзотто. - Может, шут с ним, мы и так порядочно отошли?
            Марселла испуганно оглянулась, не понимая, что значат последние слова (неужели догадался?!), а так же посмотреть, не сердится ли он.
            Нет, таркиец продолжал улыбаться, только улыбка эта ей отчего-то не понравилась. Нехорошая была улыбка.
            - Вы слишком многого от меня хотите, я не следопыт и не охотник, - нашлась Марселла, стараясь не обращать внимания на тревожные ощущения и говорить обиженно и кокетливо: в конце концов по её плану, они пришли сюда не для того, чтобы рассматривать следы, и лишний круг по лесу был ей только на руку. - Поищем ещё немного, сеньор Андзолетто, - она взмахнула густым веером ресниц и эффектно, через плечо, улыбнулась, показав сквозь полуоткрытые румяные губы белоснежную полоску зубов. Нехорошая улыбочка слетела с губ Дзотто, и Марселла с удовлетворением отметила, что взгляд насмешливого сеньора наконец стал такой, как надо: бессмысленный и жадный, как у молодой дворняги.
            Ну что ж, по крайней мере, есть надежда, что этот не сбежит, как Доменик. Судя по всему, на этот раз расчёт был абсолютно верен. Дзотто поддавался, лёд тронулся.
            Темнело. Стараясь двигаться по возможности грациозно и подняв юбку намного выше, чем это было необходимо, чтобы не замарать подола, она шла, перешагивая через спутанные корни, и неожиданно увидела лепёху, которую, естественно, заметить было легче, нежели впечатанный в землю след. Очарованный открывшимся из-под юбки видом Дзотто, судя по раздавшейся за спиной ругани, видимо, угодил ногой в другую. Марселла поспешила отвлечь его от этого печального события и, взяв под руку и даже слегка прижавшись, как будто ей страшно, указала прелестной ручкой на неглубокую, заполненную чёрной водой ямку:
            - Вот он.
            Дзотто наклонился, изучая отпечаток, а потом распрямился и с непонятным выражением посмотрел на неё:
            - Да, сударыня, - нарочито медленно произнёс он, - могу вам подтвердить, что вы совершенно правильно угадали: это след несомненно коровий.
            - Неужели? - якобы чуть смущённо протянула Марселла и соврала: - никогда не видела коров близко. В столице не встретишь коров на улице, вы должны извинить меня, - она с виноватой улыбкой развернулась, думая, как бы теперь не заблудиться в поисках ручья, как вдруг сильные и совсем не такие почтительные, как в собственных грёзах, руки подхватили её и подняли на воздух. Сперва она не то чтобы испугалась, скорее, растерялась от того, что мечты стали сбываться так неожиданно быстро. Но когда жёсткие, словно железные тиски, руки бесцеремонно притиснули её к груди, в которой, как бешеное, колотилось сердце, Марселла струхнула. Ей показалось, что это явно выходит за рамки плана.
            Далее события развевались ещё стремительнее. Пройдя несколько шагов, таркиец внезапно ссадил её на полуповаленное дерево так, что её лицо оказалось вровень с его возбуждённым вспыхнувшим лицом, и уверенным, резким движением протиснувшись меж её коленей, прижался вплотную к её телу. Его синие, дерзкие, безрассудные глаза блеснули возле самых её глаз. Ласковая властная рука накрыла грудь. Марселла задохнулась.
            - Я хотела сказать… - сдавленно пискнула она, чувствуя, что от нахлынувшей жути не в силах ни кричать, ни сопротивляться.
            - Некогда. После скажешь, - хриплым от страсти голосом прошептал он и…
            Его поцелуй обжёг губы точно кипяток. Она не представляла, что это может быть так. Так хорошо. В голове у неё помутилось от страха и одновременно захватывающего бесстыдного удовольствия. Не понимая что делает, она запрокинулась и обмякла в его мужских невыдуманных объятьях, позволив его рукам распоряжаться тем, что ещё секунду назад, кажется, было её телом. Опомнилась она лишь тогда, когда подол её платья задрался вверх, и она почувствовала жаркую, наглую и желанную ладонь на своей голой ноге. Марселла взвизгнула и забилась в железных руках, как тот самый воробей в когтях дикого кота.
            - В чём ещё дело? - совершенно незнакомый, распалённый желанием Дзотто смотрел на неё с нетерпением и досадой. Это было ужасно.
            Разум очнулся, и Марселлу начала сотрясать дрожь. Слова, посыпавшиеся из её раскрывшегося рта, едва ли можно было назвать членораздельными:
            - Я не… в виду… имела… слишк-к-ом… не этого… х-хотела.
            Хвала Небесам, Дзотто догадался, потому что хватка ослабла, а мутный взгляд слегка прояснился:
            - А чего? - поинтересовался он, можно сказать, озадаченно, но ещё по-прежнему крепко удерживая её дрожащие локти. - Чего же ты хотела? - он немного подождал, видимо, ожидая-таки услышать какое-то объяснение, но так как Марселла ничего вразумительного не произносила, продолжил: - Милая, ты всю дорогу расточаешь мне комплименты, а потом предлагаешь прогулки без свидетелей, потому что они могут «кончиться неловко»? Как же это ещё можно понять? Неужто я так похож на дурака, который купится на коровье говно и поверит, что ради него был затеян весь спектакль?
            У Марселлы от ужаса зуб на зуб не попадал. Самым скверным было то, что она видела: в тоне таркийца не было и тени насмешки или нравоучения – одно искреннее возмущение. Перед ней был не куртуазный кавалер, решивший посмеяться над неосторожной дамой, а неудовлетворённый, рассерженный мужчина. Таркиец. Самец, который может повести себя сейчас самым предсказуемым, животным образом.
            - Я думала… я чувствовала, - снова, дрожа, как мышь, залепетала она, не в состоянии справиться с собственным языком и позабыв весь надуманный бред о романтических отношениях и свиданиях наедине, - мне казалось, этт-то лю-любовь.
            - Любовь? При чём здесь любовь? - от удивления он выпустил её из рук, и Марселла, съехав вниз, почувствовала дрожащими ногами землю.
            - Вы… так со мной, - она пыталась объясниться теперь более связно, но её трясло, и она вместе с подступившим к горлу всхлипом выдавила только: - с честной девушкой…
            - С честной девушкой? Не замуж ли вы за меня собрались? - таркиец то ли подавил смешок, то ли фыркнул – Марселла не разобрала, но только тут он окончательно от неё отстранился. Сперва заправился сам, а потом, умело, со знанием дела, приведя в порядок её перекошенное платье (она стояла словно в столбняке), сообщил: - Видимо, сеньорита, мы не так поняли друг друга. Должен вас разочаровать и извиниться, что не предупредил раньше: я, признаться, думал, это всем известно – ни на ком жениться я не могу, даже если захочу. Я несвободен. У меня есть невеста.
            Издав совершенно неприличный, до невозможности низкий, утробный звук, Марселла толкнула наглеца в грудь и бросилась бежать.
            Проклятый Тарк! Ужасный таркиец! Дрянной лес! Дурной сон!
            - Сеньорита, берите левее, если не хотите проскочить мимо лагеря! - прокричал позади ненавистный насмешливый голос, но она не слушала и неслась напролом, будто взбесившаяся корова.